Ребенок часто идет по пути реализации объекта х, когда вместо того чтобы быть переведенным в регистр Другого, объект этот оказывается в регистре реального. Здесь речь идет не столько о различных формах привязанности к ребенку, сколько об отношениях, основанных на идее о том, что физически ребенок полностью находится в распоряжении, в собственности субъекта, что последний имеет над ним такую же власть, как дрессировщик над животным, и может распоряжаться его жизнью и смертью. В таких случаях на ребенка вполне предсказуемым образом ложится «тень объекта». Путем перехода к действию, что может проявляться, например, в форме инцестуозных тенденций или применения насильственных методов воспитания, субъект помещает ребенка на место объекта своего наслаждения, как будто пытаясь таким образом восстановить этот объект в реальном. Одна женщина, например, решает вырвать своему сыну все зубы, чтобы лишить его женского расположения[1]; другая помещает своего сына в заточение на неопределенный срок; третья сопровождает своего сына в ванную, хотя тому уже исполнилось 27 лет; не говоря уже о многочисленных убийствах, похищениях и случаях сексуального насилия, о которых сообщалось в средствах массовой информации в последние годы.
Когда объект сепарации оказывается подобным образом воплощен в качестве реального, это также может привести и к другим формам перехода к действию в отношении ребенка. В этом случае речь идет о действиях или намерениях, осуществление которых предполагает участие реального и эквивалентно извлечению объекта, не вписанного в символический порядок. Это могут быть акты насилия, вплоть до убийства ребенка[2], или поведение с менее трагическими последствиями, например, безразличие по отношению к ребенку, когда его «отдают» его настоящим родителям, помещают, безо всяких оснований, в учреждение или даже забывают в придорожном кафе. Однако такое поведение также может принять перманентную форму перехода к действию: ребенком постоянно пренебрегают, не обращают на него внимания и не интересуются его делами. В таких случаях ребенка не рассматривают в качестве полноценного субъекта, и он оказывается «оставленным» или «брошенным», что характерно для объекта сепарации.
С одной стороны, ребенком обладают и сами становятся предметом его обладания, а с другой, пренебрегают им, игнорируют или бросают его. Понимание этой двойственности в отношении к смещенному на место реального объекта ребенку позволяет нам добиться большей логичности при структурной интерпретации агрессивных актов, направленных против другого человека.
[1] Сообщение Sylvie Blonden на 8-й встрече Tya в Брюсселе 13.01.2007.
[2] См. A. Zenoni, «Quand l’enfant réalise l’objet», Quarto, № 71, 2000, сс. 35–38, а также в данной работе.
Перевод отрывка из книги А. Зенони «Другая клиническая практика» (с.293–295) Екатерины Палесской. Опубликовано с согласия автора
