Клинический феномен или диагностические разногласия?
В ходе послеобеденных обсуждений и дебатов с CPCTs[1], Жак-Ален Миллер подчеркнул, что в клинике больше не применяются диагнозы, исходя из лакановской идеи о том, что «весь мир безумен». В этой связи, добавляет он, диагнозы больше не обсуждаются, они понятны. На ряду с этим, на первый план выходит клиническое опрашивание, поскольку оно дает нам возможность увидеть феномен, определить его и сжато описать. Это краткое описание имеет порядок именования.
Для клиницистов, не готовых отречься от собственных знаний классификации настоящей психиатрии, в противовес DSM, умение описать клиническую картину будет зависеть от ораторского таланта, который позволит им именовать феномен, не отказываясь от самого субъекта (пациента) по ту сторону клинического подхода. Здесь, источником вдохновения становится гений Клерамбо. Говоря об отчетах, десятки которых Клерамбо составлял каждый день, Поль Гиро (в предисловии к работе Клерамбо «Œuvre Psychiatrique») определяет их как «свидетельства, произведения, относящиеся в равной степени к искусству и к науке». Пары страниц Клерамбо было достаточно, чтобы «безошибочно, гладко проследить личностные особенности пациента, учитывая неологизмы, что всегда оказывалось подлинным основанием. Можно сказать, что он практически создал литературную школу, которая должна была бы стать направлением работы для всех учреждений».[2]
Используя DSM5, можно ограничиться кодом 297.1 (F22) для обозначения пациента, страдающего от бредового расстройства (Delusional Disorder). Далее остается лишь указать, является ли это расстройство эротоманией, мегаломанией, бредом ревности, преследования, ипохондрией или «смешанным» типом. В противовес сказанному выше, литературные описания Клерамбо, оформленные в виде коротких «свидетельств», делают описываемую личность живой. Они являют собой не просто клиническую картину, а заключение, в котором чувствуется материальное присутствие пациента, подкрепленное его собственными словами. Именно поэтому так легко услышать голос Амели, монастырской швеи, описывающей странность охватывающего ее паразитического синдрома психического автоматизма. Вот ее слова: «Когда кто-то говорит «кто-то», можно предположить, будто речь идет о разговоре двух людей… Есть что-то, что говорит, когда захочется, и замолкает, когда больше не говорит». Гораздо позже Клерамбо отмечает, что «ее эротизм проявляется в улыбках и продолжительном румянце», кроме того, она «начинает и заканчивает свою речь импульсивными жестами и произносит вслух то, что мы, по ее мнению, думаем». Читатели записей Клерамбо чувствуют себя участниками его интервью: «Часть ее устает к концу опроса, и это заставляет ее уклоняться от ответов; другая же часть, благосклонная к нам, раздражена этим уклонением и дает резкий отпор первой, восклицая: «Мы хотим отвечать, а ты уходи, мы можем подождать немного»» [3]. Вспоминается «Английская мята» Маргерит Дюрас, роман, дающий нам возможность заметить психотическое сокрытие в том, как показана связь между преступницей и расследующим преступление персонажем, который пытается распознать невысказанную дыру в ее мотивации. И когда Клерамбо пишет в лаконичной манере: «В заключение: Автоматизм. Эротизм. Мистицизм. Мегаломания», — эти слова, принадлежащие универсальной классификации, превращаются в именование феноменов, непосредственно относящихся к Амели.
Клинические презентации (présentations de malades) Жака Лакана согласуются с учением Клерамбо, которого Лакан считал своим единственным наставником в психиатрии. Жак-Ален Миллер описывает [4], как эти презентации возвращают нас к греческой трагедии, но участники которой, являющиеся в данном случае одновременно и хором, и зрителями, ожидают не катарсиса, а диагноза, который станет заключительным словом в отношении пациента.
Лакан обманывает это ожидание, он делает шаг в сторону. В конце концов, он подтверждает диагноз, но в то же время подвешивает на время и проблематизирует его во имя продолжения исследования. Он ссылается здесь на классификацию с тем, чтобы привлечь внимание к обычном состоянии психотического субъекта, где нет затруднений в распознавании Другого в психическом автоматизме, захватывающем его. В остальном, Лакан следует фрейдистской традиции именования сингулярного наслаждения, не чуждой и номенклатуре психиатрии. Так, Эрнст Ланцер вошел в историю психоанализа под именем «Человек-крыса», а не как пример случая обсессивного невроза. Также, мы вспоминаем Сергея Константиновича Панкеева по псевдониму «Человек-волк», а не по его диагнозу «инфантильный невроз» (который позже был поставлен под сомнение).
Таким образом, психоанализ соглашается с психиатрической нозографией, но старается в большей степени руководствоваться не особенностями характера субъекта, но способом его наслаждения. Именование феномена требует усилий к литературному изложению в большей степени, нежели научной компетентности. И нет ничего лучшего для выработки этих усилий именования, чем лечение как таковое. Предварительным условием возможности именования наслаждения другого является умение именовать свое собственное наслаждение. Диагностировать — значит упражняться в поэзии.
Опубликовано с согласия автора. В оригинале текст опубликован на сайте The Hebdo Blog, No 64 (21 Feb 2016), dedicated to the FIPA Study Days, 12 March
Перевод с английского Татьяны Медведевой
- Центр психоаналитического консультирования и лечения и соответствующими им учреждениями, март 2015 (отчет составлен Патрицией Боскин-Гароз и опубликован FIPA)
- Клерамбо, Œuvre psychiatrique, PUF, Париж, 1942.
- Там же. с. 457- 458.
- Миллер Ж.-А. «Уроки презентации больных», Клинические дискуссии Аркашона, Париж, Le Seuil, 1997, с. 285–304.
