Если вы считаете себя сумасшедшим, то не стоит читать эту статью, поскольку для вас не существует проблемы, которая звучит в заголовке этого текста. Для вас вообще не существует ничего невозможного.
Если же вы, по непонятным причинам, относите себя к той категории людей, которых современная психология называет «нормальными», возможно, как и мне, вам время от времени приходят в голову всяческие вопросы и сомнения на тему смерти.
Казалось бы, смерть — это то, чего мы боимся. Видим смерть в кошмарных снах и фантазируем о вариантах будущего, где этого явления не существует. Стремление к жизни и самосохранению давно стало монолитной гуманистической мантрой, воспеваемой чуть ли не на каждом углу.
При изучении гуманистических пси-направлений складывается впечатление, что тема раскрыта: просто есть такое влечение — «влечение к жизни». И точка. Ввиду кажущейся очевидности этого утверждения, задать вопрос в это место позволяет себе не всякий.
Но так ли все однозначно?
Первым из тех исследователей жизни, чьи труды мне было не очень лениво читать, в наличии инстинкта самосохранения усомнился дядюшка Зигмунд. Понятное дело Фрейд. Вопрос возник при разработке им теории влечений.
Собственно, то самое, что вносит разлад в однозначное толкование стремления к жизни, содержится уже в самом названии его работы «По ту сторону принципа удовольствия».
Есть нечто, расположенное «по ту сторону», что наряду с удовольствием является побуждающей силой для субъекта.
Мне нравится простой пример, который использует Фрейд для иллюстрации своего тезиса: психическая модель выстраивается им по аналогии с элементарным недифференцируемым пузырьком с жидкостью[1].
Так вот, судьба нашего пузырька в условиях минимального внешнего раздражения складывается довольно просто: раздражение, или энергия, попадая на поверхность пузырька и следуя второму закону термодинамики (он же — принцип удовольствия), беспрепятственно проходит по «телу» пузырька и освобождается до нуля. Таким образом, мы можем наблюдать циклы: за возникновением жизни немедленно следует смерть.
Но как и всегда в реальной жизни, дела обстоят гораздо сложнее, и раздражение, действующее извне, имеет определенные характеристики, которые не постоянны. Поэтому под действием этого раздражения поверхностная часть несчастного пузырька со временем приобретает особые характеристики, отличающиеся от той части пузырька, которую умозрительно можно назвать «внутренней».
С этого момента ситуация еще более усложняется: теперь на пузырек действует не только внешнее раздражение, но и внутреннее, поскольку в силу существования поверхностного слоя с собственным сопротивлением, избавиться от энергии и «получить удовольствие», сведя уровень напряжения в системе к минимуму, становится для бедолаги-пузырька задачей подчас невозможной.
Но от этого переворота его стремление свести напряжение к нулю никуда не делось. И парадоксальным образом появление дифференцированной оболочки только потому и произошло, что внешнее напряжение, будь оно неладно, надо было куда-то девать, но характеристики этого внешнего не позволяли успевать от него избавиться без изменений внутри самого пузырька.
Таким образом, в своем стремлении к смерти наш пузырек продолжает жить, а жизнь становится последствием стремления к обратному.
От Фрейда к Лакану.
В координатах учения Лакана судьба пузырька складывается не менее диалектичным образом. На место внешнего раздражителя приходит Другой. Другой как место языка и речи. Другой поначалу является тем, кто так или иначе участвует в «канализации» либидо субъекта, привнося удовлетворение в рамках речи и языка и давая субъекту признание. Но в какой-то момент «характеристики меняются»: движимый Желанием Другого и обращаясь к своему Другому, Другой субъекта перестает быть для последнего абсолютным каналом для сброса напряжения, появляясь в качестве радикально Другого.
Поскольку влечение вписано в регистр символического, в логику означающего, которое убивает живое, все мы, будучи существами говорящими, одинаковы в своем влечении к смерти, но именно на этом пути каждому свойственны собственные уникальные способы наслаждаться.
Далее события развиваются в символических координатах: субъект, для того чтобы освободить все свое напряжение и вернуть статус-кво, пускается на поиски утерянного объекта, которого ему не хватает для возврата в место удовлетворения Другого. Этот объект теперь располагается по ту сторону Другого, в котором нуждается субъект. Сама структура языка становится для говорящего причиной неполноты, препятствием к полной разрядке.
Казалось бы, разве не ради жизни люди встречаются, влюбляются, женятся? Но снова лишь в стремлении к отсутствию границы с Другим, к абсолютному наслаждению, к смерти, субъект продолжает свой жизненный путь.
Особенно хорошо стремление к абсолютному видно в судьбах субъектов, чья структура не отягощена всяческими границами и ограничениями. Таких примеров множество, но первыми мне приходят в голову два моих одноклассника, героиновые наркоманы, в своем наслаждении перешедшие черту (если она вообще у них была), погибнув от передозировки. Смерть ожидает по ту сторону дозирования, по ту сторону меры, там, где всегда «пере». Что мешает продолжать жить всем «безвременно и скоропостижно» ушедшим со сцены жизни, как не их собственное бессознательное стремление, вопреки всем представлениям о главенстве влечения к жизни?
Таким образом, жизнь и смерть – суть одно и тоже, две стороны одной медали, взаимодополняющие друг друга, а не находящиеся в постоянном противоборстве разнонаправленные силы.
Понимая это, ничего не остается, кроме как продолжать жить и получать удовольствие. Впрочем, некоторых это не касается…
[1] З.Фрейд, Собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Психология бессознательного. По ту сторону принципа удовольствия. М.: ООО «Фирма СТД», 2006. – стр. 250–253.
